След завършване на университета през 1955 година Андрей Германов е разпределен в гр. Провадия, но по собствено желание става учител по руски език в гимназията на Дългопол, същата, която завършва през 1950 година.
По време на своето учителстване в Дългопол се сближава с Димитър Златарски – учител-енциклопедист. Тук той продължава да работи над превода на поемата на Александър Твардовски „Страна Муравия”, започнат още от студентските години.
През есента на 1957 година напуска Дългопол и отива в София.
В столицата живее с братята си Петър и Георги и до началото на 1958 година усилено търси работа. През февруари същата година е назначен като хоноруван преподавател по руски език в МЕИ, а в края на април се оженва. През октомври печели конкурс в МЕИ за редовен преподавател по руски език. Същата есен подготвя първата си книга стихове, консултирайки се с поета Добри Жотев.
През 1959 година в живота му почти едновременно се случват три съществени събития: на 20 май 1959 година се ражда дъщеря му Александра, излиза първата му стихосбирка „Кълнове”, напуска МЕИ и е назначен на работа във вестник „Народна младеж”. През пролетта и лятото на същата година превежда усилено руска и съветска поезия.
От май 1960 г. за една година заминава във Варна като комсомолски инструктор и кореспондент на в. „Народна младеж”. Годината е изпълнена с напрегната обществена работа, командировки из окръга, издаване на окръжния бюлетин – впечатления и за новата му книга стихове. През същата есен отново се засилва интересът му към преводите – занимава се главно с изучаване на украински език и с преводи на украинска поезия. Привличат го и бесарабските българи, поддържа активна кореспонденция с бесарабския поет Петър Бурлак-Вълканов.
В средата на 1961 година се връща в София. От септември е на работа в сп. „Младеж”, после – във в. „Народна младеж”. Заедно с други млади поети е предложен от секция „Поезия” за кандидат-член на СБП. От началото на 1962 до ноември 1964 година отново е на комсомолска работа, често е в командировки. В дневника си за този период е записал: „Ужасно много работя. Не пиша. Почти не превеждам”. Там е отбелязал също и подготовката на първия брой на в. „Пулс”, във втори брой на който е публикуван и преводът му „Реквием” от Роберт Рождественски. През 1962 година излиза втората му стихосбирка „Работнически влак”. От ноември 1964 година до средата на 1966 година е редактор в издателство „Народна младеж”. Излизат последователно стихосбирките му „Родов герб” (1964), „Равноденствие” (1965), „Светлинки в планината” (стихотворения за юноши, 1966) и книгата „Късче мрамор от Акропола” (в съавторство със Слав Хр. Караславов и Марко Недялков, 1966).
От януари 1967 година е назначен за редактор в отдел „Поезия” на издателство „Български писател”, а от юли е завеждащ този отдел. През тази година излизат повестта му „Камчийска балада” и стихосбирката „Да ме запомниш”. Ражда се синът му Димитър.
Последователно излизат стихосбирките „Преображения” (1968) и „Яростно слънце” (1969). Превежда поемата на Григор Пърличев „Войводата” („Арматолос”).
От 1970 до 1973 г. отново е редактор и завеждащ отдел „Поезия” в издателство „Народна младеж”. Междувременно излизат и новите му стихосбирки „Мост”, „Като въздишка”, „Азбука”, „Всяка заран”, детски стихове (1970), „Острови” (1972), „Стихотворения” и „Огледалце” – детски стихове (1973).
От януари 1973 до март 1974 г. е заместник главен редактор на сп. „Съвременник”. През 1974 г. издава „Парнас около нас” (шаржове, в съавторство с поета Иван Николов, автор на епиграмите), „Четиристишия” и поемата „И оживяха в песента”. Превежда Егише Чаренц, Твардовски, Нил Гилевич, Дмитро Павличко, Евгени Евтушенко… Поддържа активни творчески връзки с руски, украински, белоруски поети. Подготвя за печат томче със свои преводи за библиотека „Български преводачи” на издателство „Народна младеж”, което излиза посмъртно през 1987 година.
През март 1974 г. става главен редактор на сп. „Пламък” и работи там до април 1980 година.
1975 е годината, в която излизат стихосбирките му „Каменна земя” и „Нови четиристишия”.
От есента на 1976 година е тежко болен, но продължава да пише. Излизат от печат „Взривна зона” (1977), „На светлина превърнат” (документална повест за Георги Генев, 1978), „Границата на снега”, „Самоубийствено живеем” (1979), „Олелии” (стихотворения за деца, 1979), „Други четиристишия” (1980).
Поради влошеното си здравословно състояние от април 1980 година Андрей Германов живее в с. Боженци, Габровско. Той става председател на Дружеството на писателите в Габрово и главен редактор на неговия алманах „Зорница”.
Умира от втори инсулт в болницата на ИСУЛ (София) на 15.05.1981 година.
През последните години от живота си работи усилено и подготвя за печат стихосбирки и прозаични книги, които излизат след смъртта му: „Шаячни момчета” (1981), „Стихотворения” (1982), „Четиристишия” (1982), „Крали Марко” (Български юнашки епос, 1982), „Змей на вратата” (стихотворения и поемки за деца, 1983). Подготвя за печат стихосбирката „Златна светлина” (издателство „Хр. Г. Данов”, Пловдив, 1983), „Парнас около нас” — II, пак там, 1987 г., „Време за творчество”, („Български писател”, 1986). Посмъртно излизат и преводите му от Андрей Вознесенски и Роберт Рождественски.
За личното си творчество и огромното си преводаческо дело приживе Андрей Германов е удостояван с множество български и чуждестранни награди. Негови стихове са превеждани и издавани на руски и английски (в отделни книги), на френски, немски, украински, белоруски, чешки, литовски, грузински, арменски и други езици.

Биография: Рима Германова

​

​

​

 

ОТСТАВШИЙ АИСТ

​

Лети со стаей! Крылья пусть несут
тебя на юг в синеющем просторе.
Пусть, обессилев, упадешь ты в море —
лети, лети! Не оставайся тут!

Тебя накормят здесь и пиютят,
под теплой кровлей будешь ты как дома.
Заботы твоему крылу больному
утраченную силу возвратят.

Но дни пройдут, и вновь весна придет...
И грузный, слабый, неба недостойный,
ты встретишь стаю важно и спокойно —
а эта встреча смерть тебе несет...

Спуститься стае повелит вожак,
и окружат тебя угрюмо птицы...
Ты знаешь, что с тобой сейчас случится:
Тот, кто покинул стаю, — стае враг.

Как по команде, над тобою вдруг
застынут клювы — алые кинжалы.
С крылом повисшим — неуклюж и жалок —
стоять ты будешь... И сомкнется круг!

Твой друг вчерашний первым нанесет
удар! Нет, он тебя не пожалеет.
И кровь твоя на клювах заалеет
и каплями на знмлю упадет.

...Исчезнет стая в небе голубом,
о мертвом брате и не вспомнят птицы.
И будет над тобою пух дымиться,
как дым над остывающем костром.

А потому — лети! Пускай несут
тебя слепые ветры на просторе.
Пусть, обессилев, упадешь ты в море —
лети, лети!
                  Не оставайся тут!

​

​

 

ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

​

Как ласков песок.
Как пожилой человек, познавший разлуку.
Но его мы забудем.

Как приветлива морская вода.
Словно зрелая женщина, встретившая любовь.
Но ее мы забудем.

Как мягко улыбается солнце —
поздняя любовь осенью ранней.
Но его мы забудем.

Этот единственный день —
ему не дано повториться.
Но его мы забудем.

Когда-нибудь мы отыщем случайно
плоский камешек, на котором
написаны два имени наших.

И тогда он вернется — этот день,
счастье,
с опозданием понятое, навеки потеряное,
тайный вздох, острая боль от ножа.

Тогда мы запомним его.

​

​

 

* * *

Ты подаешь мне руку. Не скажу
ни слова... Поздно. Ничего не требуй:
одной рукой я сына за руку держу,
а на другой повисла сетка с хлебом.

​

​

 

* * *

​

Зеленые вечерние деревья,
о чем грустите,
зеленые вечерние деревья?

А может быть, узнали вы, деревья,
о листопаде?
Наверное, узнали вы, деревья...

​

​

 * * *

​

...И без того
я непрерывно ухожу.

Не надо обижать меня —
и без того мой приговор известен.
В миг моего рожденья
звенящая тугая тетива
в меня стрелу звенящую пустила.
Я сплю, дышу, люблю, надеюсь —
                         она ж летит
                         над безднами
                         ко мне.

Она мне снится иногда ночами.
Во сне красиво умирать —
испытываешь грусть и сладость.

Она ж летит над безднами
ко мне.
Среди пути
она меня
настигнет.

К чему
вся наша суета?

И почему мы забывает
то, что не смеем забывать:

стрела!

 

* * *

​

Молодость грустит не долго, коротки ее страданья.
Все ей служит для забавы — даже боль и испытанья.
Не похожа и в кручине, и в тоске она на старость:
о ее печалях горьких так сладки воспоминанья!

​

​

 

* * *

​

С тобой прощаюсь, нем и тих: отныне мир мой будет пуст.
Тебе не нужно чувств моих, и невозможен наш союз.
В молчанье обняла меня с любовью ты, но как сестра.
И вот уходишь — чудный стих, не выученный наизусть.

​

​

 

* * *

​

Ты — родник, спокойный, чистый, под насупленной скалой.
Кто прильнет к тебе, тот жажду утолит в палящий зной.
Ну, а если долгим взглядом человек в тебя посмотрит —
он в тебе себя увидит и услышит голос свой.

​

​

 

* * *

​

Колышет небо атлас светлый, но клонит зной к земле пшеницу.
И слышен голос в поле где-то — то голос одинокой жницы.
Под грушей колыбель пестреет, и ветерок ее качает.
Кто плачет в ней? Не я ли это?.. Ужели мне все это снится?

​

​

 

* * *

​

Ах, семь парней, семь смелых братьев... В лесу враги их окружают.
Патронов нет. И нет надежды. Все ближе крики полицаев.
Вот над гранатою-тычинкой, как лепестки они склонились...
И в сердце нашем с адским громом цветок багряный расцветает!

​

​

 

* * *

​

Когда придет пора уйти — ути бы так же, как пою.
Пройдя земные все пути — уйти бы так же, как пою.
И верить бы, что не умрут стихи и верная любовь,
что вечно в мире им цвести. Уйти бы так же, как пою.

​

​

 

* * *

​

Я не желаю легкости ни в чем. Не нужно легкой дружбы мне и славы.
Не нужно мыслей, что лучистым днем легко приходят, будто для забавы.
Не нужно мне всего, что без труда дается: легких чувств, успехов, лести, —
ведь так легко уходят навсегда из жизни легкие слова и песни.

​

​

 

* * *

​

С недругом жить на белом свете — кому удел такой по силам?
Когда ж больны не мы, а дети — вдвойне, втройне невыносимей.
От всех вокруг не отличаться своею плотью хочет каждый,
но чтоб была в тысячелетьях душа его — неповторимой.

​

​

 

* * *

​

В лесу услышал я однажды чудесный звон, глухое пенье.
То расщепленная грозою сосна звенела в отдаленье.
Деревья же вокруг молчали... О чем им петь, о чем им плакать:
ни молнии они не знают, ни что такое раздвоегье.

​

* * *

​

Искусство — каждый раз попытка, а не мощенье мостовой.
И может кончиться бесславно не первый — сотый опыт твой.
Вон мак. Разбрасывает щедро он тысячи своих семян
и радуется, коль пробьется хотя б один росток весной.

​

Перевод Лорины Дымовой

​

​

 

О, как светлы крестьянки в смертный час

​

Перевод Юнны Мориц

О, как светлы крестьянки в смертный час!
В кругу родных и близких леденея,
смолкают вдруг, спокойствием лучась
и умиротворенностью своею.

Сердца их перед тем, как умереть,
чутьем каким-то тайным уловляют,
что кровь их будет горяча и впредь
в крови детей, которых оставляют,

что будет плоть их сильная жива
и после неминуемой кончины,
что смерть — лишь перемена существа...
Такой
нет
вечной силы
у мужчины!

Улыбкой на бледнеющих устах
они утешат родичей рыданье,
вздохнут,
и затрепещут,
и, устав,
лишь взглядом всех одарят на прощанье.

Скрестив ладоней воск, прикрыв чуть-чуть
ресницы, как в тумане полусонном,
они с лицом, от смерти просветлённым,
тихонечко начнут свой дальний путь.

​

​

​

​

Я ШУМНЫЙ МИР ОПРОТЕСТУЮ... 

​

Перевод с болгарского Роберта Рождественского

​

​

Я шумный мир опротестую –
от суеты до слухов, – весь.
Люблю случайную, простую,
неподготовленную вещь.
Случайный тост в углу случайном
с едва знакомым на пути.
Вздох, после странного молчанья
вдруг вырвавшийся из груди.
Случайный путь, случайный поезд –
ночной, неведомо куда,
который движется, как повесть,
не завершаясь никогда.
Случайно брошенное слово,
вино в прохладной глубине, –
все это, преломляясь, снова
поет во мне, живет во мне...
Внезапные простые вещи!
А я им радуюсь, ценя.
Они как гости, в час зловещий
вдруг посетившие меня.
И как мне их не славить, если
я рядом с ними молодел,
в них находил слова для песни
и силу в самый трудный день!
Пойду – небрежный и печальный,
вздохну легко,
взмахну рукой –
не преходящий,
не случайный.
Случайны вещи.
Я –
другой!

​

​

​

 

 

Вырубка леса 

​

Перевод Б. Слуцкого

​

Сквозь ясени, прекрасные и в старости,
словно в сраженье
лесорубы шли,
и ноздри раздувалися от ярости.
Был голод.
Не хватало им земли.
Кричали и сверкали топорами
и вырубали просеки свои.
Телеги, нагруженные стволами,
в земле прокладывали колеи.
Стволы?
Валы из трупов!
Ведь беда
по дереву бьет, как по человеку,
и замолкают гнезда навсегда,
и птицы здесь не запоют вовеки.
Великий лес
неспешно отступал…
Пила пилила, выжигало пламя,
и землю оголял великий пал,
и пепел пал над новыми полями.
А плуг меж пней попер вперед упорно,
на просеке
свой оставляя след,
и густо падали живые зерна
с мечтой про хлеб,
про хлеб,
про хлеб!
Лишь ясени, без малого столетние,
оставленные кое-где,
вздымали сучья, словно бы в молении,
величественные и в беде.
Стальной топор
железную их плоть
не смог рассечь,
прогрызть и побороть.
Их древнегреческая колоннада
вещала,
аргументы все поправ,
что красоты голодному — не надо
и что голодный —
даже в этом —
прав!