Кузминские строфы

​

Если захочешь,
Чтоб я, самая гордая девушка,
Стала пред тобой на колени,
Я стану.

Если захочешь,
Чтоб я, у которой целуют руки,
Целовал-бы руки твои,
Я буду.

Если захочешь,
Чтоб я, у которой так скрыты слезы,
Плакала-бы пред тобою,
Заплачу.

Ведь надо-же мне
Мою гордость, презренье и холод
И злую тоску растопить
В слезах и любви.

​

​

 

* * *

​

Сломи мою тоскующую волю,
Когда мы снова встретимся в борьбе!
Я лишь тебе господствовать позволю,
Моя свобода грезит о тебе.

Осенний день прозрачно-безмятежен,
И зелена последняя трава...
Когда придешь, ты будешь груб и нежен,
А я скажу холодныя слова.

Усталый плющ склонился на ограду,
Живой дымок клубится над трубой...
А ты не верь презрительному взгляду,
И говори, как с преданной рабой.

​

​

 

Русь

​

Разметалась в душной клетке я,
Расплескалась моя коса...
Вон, леса маячат редкие, -
Ох, не наши здесь леса!

Все порублено, повыжжено
На Руси моей блажной,
Да милей родная хижина
Здешней гридницы цветной.

Ты ведь наша, неотрывная
До последняго конца.
Допусти-ж, река разливная,
До родимаго крыльца.

Все повыжжено, порублено,
На полях густеет новь,
Только в сердце не погублена
Наша горькая любовь.

​

​

 

Ревель

Из книги "Спелый колос"

Гордый, умный, старый город
Уцелел в волнах времен.
В строгом пенье колоколен
Древний голос оживлен.

Узкий дом на повороте
Осадив коня разбег,
Здесь, стуча копьем железным,
Граф просился на ночлег?

Вот с резной дубовой дверью
3акоптелый длинный зал:
Здесь прекрасной Кунигунде
Рыцарь розу подавал.

Там давно была таверна:
У глубокаго окна
В ней проезжий yгощался
Кубком тeмнaгo вина.

И хозяин добродушный
С звонкой связкою ключей,
Засветив фонарь огромный,
Провожал своих гостей.

Эта жизнь живет поныне,
Cкpытa в вечном мертвом cне.
Лишь спроси, — и серый камень
Запоет о старине.

​

Tallinn, 1920.

​

 

* * *

​

Ныне память о минувшей жизни,
Как трава осенняя, мертва.
Перестала плакать об отчизне,
Забыв русския слова.

Всю поклажу, радости и горе,
Собрала я в маленький челнок,
Уплыла в тускнеющее море
На скупой и темный островок.

И гляжу, как стелется в тумане
В злую ночь — до ранняго утра,
В позабытом, одиноком стане
Чадный дым от скуднаго костра.

​

​

 

* * *

​

Сквозь обнаженные стволы
Вода мерцала голубая.
Раскинув бранные стволы,
Пирует осень золотая.

Не скорбен мне последний свет,
И не тяжка рука Господня:
Я проживу сто двадцать лет,
А, может быть, умру сегодня.

Умру, как туча над рекой,
Как палый лист сырой и черный,
Всю горечь радости земной
Испив беззлобно и покорно.

​

​

 

* * *

 

Деревья стынут, мертвенны и голы.
На небе тучки, как стада ягнят.
Коньки в руке у девочки веселой
Таинственно и радостно звенят.

А все течет к небытию и смерти,
Последний час свершает торжество,
И девочка веселая, поверьте,
Не ведая, предчувствует его.

И на средине жизненной дороги,
У пепла отгоревших угольков,
Благословляю здешния тревоги,
И смех детей, и легкий звон коньков.

​

​

 

* * *

​

Мне безпокойно, сумрачно и гадко,
Нещадно спину солодит озноб.
Ах, у меня, должно быть, лихорадка,
Тяжел и туп свинцом налитый лоб.

И мысль одно упорно повторяет:
Как много верст, как долги поезда!
А письма — почта, может быть, теряет,
Иль, может, он не пишет никогда?

Все это знает верная тетрадка,
А сердце шепчет внятно: "Не зови!"
Да, у меня, конечно, лихорадка,
Не знаю — от простуды иль любви.

​

​

 

* * *

 

Я вижу вас из ночи в ночь во сне:
Любовь не спит и крадет разстоянье,
Печальное, скупое достоянье —
В минутных снах являетесь вы мне!

А утром, опершись на подоконник,
О чем еще могу теперь мечтать?
Не взять ли с полки старый сонник
Иль на кофейной гуще погадать?

​

​

 

* * *

​

Как барышня Тургеневской эпохи,
Хочу печаль смирить иглою.
Но день от дня мои все чаще вздохи,
Цветной узор глядит насмешкой злою.

Уж целый месяц не было свиданья...
Узоры шелка спутаны и плохи...
Ах, тяжелы земныя испытанья
Для барышни Тургеневской эпохи!

​

​

 

* * *

​

Высокия, шумливыя деревья,
И легкая весенняя трава,
И облаков пустынныя кочевья,
И темная над ними синева.

Весна поет, - и радостно струится
Речная зыбь под сгорбленным мостом,
И девушка блуждает и томится
В прозрачном платье, белом и простом.

Ну, что-же? Пусть! Печаль неутолима,
Для каждаго здесь временный привал...
А жизнь влечет, влечет неумолимо
В один большой и мертвенный провал.

​

Руль. 1924. № 1074, 18 июня. С. 2.

​

​

 

В дождь

​

Розы, пальмы, скалы бурыя,
Эвкалипт над головой...
Только дождь, да небо хмурое
Как бывало над Невой.

Волны тихия, покорныя,
Берег - каменный карниз.
Вспоминаю море Черное
И Алупку - Симеиз.

Услыхать бы песню родича
Из своих, далеких стран:
"Не осенний мелкий дождичек
Брызжет, брызжет сквозь туман".

​

Италия. Bogliasco.

​

 

* * * 

​

На синем небе кипарисы,
На синем море быстрый челн,
Дома, как легкия кулисы,
И отдаленный шорох волн.

А север, темный и убогий,
Мохнатой зеленью оброс,
Безмолвны скалы и дороги,
И кровь рабыни, вместо роз.

Но здесь и там пою безсменно
Любовной мудростью моей
О том, что жизнь благословенна,
О том, что мало в жизни дней!

​

Италия. Bogliasco.

​

​

 

На берегу

​

Как солнце жжет! Остановилось время.
Сверкает зной по стенам и садам.
На берегу смочу водою темя
И тело влаге ласковой отдам.

В каменьях дно. Скала оделась мохом,
Зеленым, как весенняя трава.
Под ней волна вздыхает легким вздохом
И пенится, ленивая, едва.

А вдалеке, под мачтою высокой,
Рыбак уплыл в расплавленную синь...
Счастливый путь! Плыви стезей широкой
И мне на счастье невод свой раскинь!

​

Bogliasco близ Генуи.
Италия, июль 1925 г.

 

* * *

​

День за днем струится монотонно,
Высоки густыя небеса.
Расплелась над морем полусонным
Облаков пушистая коса.

Мне скучны изломы жаркой суши,
Влажный плеск, синеющая мгла,
Женския тоскующия души,
Женския усталыя тела.

Я не знаю, жив или погиб ты,
И глаза померкли иль зажглись?
Мне про то не скажут эвкалипты
И стрелой влетевший кипарис.

​

​